125 лет назад — 22 апреля 1899 года — родился поэт, прозаик, переводчик, литературовед Владимир Владимирович Набоков. Знаковый юбилей для «МК» стал поводом побеседовать с профессором кафедры истории новейшей русской литературы МГУ Александром Леденевым. Мы поговорили о том, как читать и понимать Набокова, какое значение в его жизни и судьбе сыграли русская почва и скитания по зарубежью, о тайном проникновении книг классика в СССР и триумфальном возращении его творчества в годы перестройки. А заодно ответили на вопрос, почему подлинное писательство требует кабинетной тишины, а не участия в политических процессах.
Как читать Набокова

— Александр Владимирович, представим, что читатель начинает знакомиться с творчеством Владимира Набокова с нуля. Какую из книг стоит открыть первой?

— Порядок чтения зависит от возраста читателя. Школьнику или студенту я бы рекомендовал начать с рассказов — сначала «Рождество», потом «Облако. Озеро. Башня». Если понравится, почитать еще несколько рассказов, а потом переходить к более крупным вещам.

А здесь рекомендуется идти по степени сложности материала: сначала роман «Машенька», потом можно переходить к «Защите Лужина». А затем к автобиографии, которая по-русски называется «Другие берега».

Если вы готовы читать по-английски, то стоит браться за рассказ «Signs and Symbols» («Знаки и символы») и «Pnin» («Пнин»).

Они существуют и в переводе на русский, но читать в переводе — это значит обрекать себя на потерю того главного, что есть у Набокова, — красоты звучавшей фразы.

А возвращаясь к тем, кто будет читать на русском, посоветую дальше действовать в зависимости от того, складываются ли у вас отношения с писателем или нет.

После «Других берегов» можно читать все подряд, включая «Лолиту».

— Я правильно понимаю, что основные труды, в том числе биографические, о Набокове вышли за границей, разве что кроме тома Алексея Зверева в серии «Жизнь замечательных людей»? Когда первые ростки научного внимания к Набокову пробились в СССР? Насколько наши историки литературы и литературоведы смогли наверстать упущенное за десятилетия новейшей русской истории?

— Я не могу сказать, что русские ученые в изучении Набокова так сильно опоздали. Понятно, что Набоков стал фигурой умолчания в советское время, о нем или не упоминали вообще, или делали это крайне редко — об этом мы еще поговорим отдельно.

Но все-таки к середине 90-х у нас появилось достаточно много исследований: это не только труд Зверева, но несколько книг в формате монографий. О жизненном и творческом пути Набокова вышли книги Александра Мулярчика и Николая Анастасьева. Крупная статья, по сути и концентрации материала претендующая на монографический обзор, выходила у Виктора Ерофеева. Сейчас набокововедение — развитая отрасль, огромный массив публикаций в самых разных форматах существует, я думаю, где-то под сотню книг и тысячи статей.

А если вести речь о рейтинге иностранных специалистов по Набокову, то есть один непревзойденный авторитет — новозеландец североирландского происхождения Брайан Бойд. Прекрасный знаток русского языка и один из немногих, кто смог познакомиться с разрешения семьи с личными материалами Владимира Владимировича.

Книги Бойда называются очень просто: «Владимир Набоков. Русские годы» и «Владимир Набоков. Американские годы». Там все подробнейшим образом расписано, прослежено буквально месяц за месяцем, что с Набоковым происходило, и попутно даются короткие мотивно-тематические обзоры произведений.

— А из русскоязычных специалистов кто крупнейший?

— Александр Долинин. Он из Санкт-Петербурга, но давно живет за океаном. Его главный труд — «Истинная жизнь писателя Сирина» (Владимир Сирин — псевдоним Набокова, которым он пользовался на заре литературной карьеры. — И.В.).

— Удавалось ли в СССР все 70 лет делать вид, что всемирно известного писателя не существует?

— Начнем с того, что о Набокове в Советском Союзе люди, конечно же, знали. Он был «запретным плодом», но запретный плод, как известно, особенно сладок. И когда наш человек получал в руки даже фрагмент произведения, при первом знакомстве он понимал, что это литература совершенно иного уровня, чем то, с чем мы имели дело.

Не зря же язык Набокова называли «замороженной клубникой» — в том смысле, что в нем сохранялись стилистические обороты начала XX века, «благоуханные фразы».

Это был настоящий русский язык, не засоренный иностранными заимствованиями (и печальными результатами советского словотворчества, над которыми после революции потешался Булгаков. — И.В.).

К слову, стремление Набокова к лексической чистоте иногда доходило до курьезов, так, в русской версии «Лолиты» он называл кроссовки «ковбойскими тапочками».

Когда я был студентом филфака, Набоков был частью подпольного чтения: текст передавали из рук в руки в условиях строгой «конспирации».

— Вы имеете в виду самиздатовские версии?

— Да, машинопись, пятый или шестой «слепой» (едва различимый на листе из-за использования копирки. — И.В.) экземпляр.

А если удавалось кому-то из знакомых привезти ардисовское издание Владимира Набокова — это считалось роскошью.

— Что из наследия лично вам попалось первым?

— Перепечатка романа «Король. Дама. Валет» — не самое сильное произведение, второе по счету из романов.

Но дело было не в содержании, а, повторюсь, в языке и способах выстраивания сюжета. По богатству сенсорных, вкусовых, визуальных, акустических ощущений текст Набоков был следующим шагом, если двигаться от Бунина. А Иван Алексеевич считался тогда, как сейчас говорят, иконой стиля.

— Но Набоков пошел еще дальше?

— Его произведения строятся на поэтических принципах, это поэзия, притворяющаяся прозой, или растворенная в прозе, если хотите.

Там ритмика, фонетика, позиция повествователя именно поэтические, Набоков подмечает неочевидные детали, такие вещи, которые до него никто не видел, обогащая восприятие читателя, а не только его словарь.

В филологии это называется отстранением, но не будем использовать сложные термины. Потом мне привезли роман «Дар» — я в него погрузился и утонул в нем.

— Давайте вспомним черный четырехтомник Владимира Набокова, вышедший в 1990 году, уверен, что у большинства именно он сейчас украшает книжную полку. В этом собрании сочинений проигнорирована «Лолита», еще некоторые важные тексты, но зато достигнута общая благопристойность канона. Как вы оцениваете подбор текстов «огоньковского» издания?

— Подбор нормальный. Туда, кроме «Лолиты», не вошла еще повесть «Соглядатай», это надо проверять.

Но поскольку это первое выпущенное в Союзе более или менее представительное собрание, делалось оно наспех, его создателям было важно удовлетворить ажиотажную волну спроса (отчасти — в коммерческих целях и на бегу).

Зато в 1999 году, к 100-летнему юбилею Владимира Владимировича, в России появились вполне авторитетные, с хорошими комментариями пять томов русскоязычных сочинений и пять томов англоязычных в переводе на русский, к этому изданию знатокам и ценителям я рекомендую обращаться, но необязательно искать именно собрание сочинений.

По отдельности все тексты Набокова прекрасно опубликованы, включая недописанный переводной роман «Лаура и ее оригинал».

Кстати, из переводов русской аудиторией лучше всех воспринимается роман «Пнин», ну и «Лолита» — ее русскоязычную версию Набоков сделал сам.

— Когда имя Набокова запретили при советской власти — сразу, как только он отправился в эмиграцию?

— В 1919 году Набоков фактически никому не был известен: у него к моменту отъезда вышла дебютная книжка юношеских стихов, скорее для близкого круга знакомых, да еще и в компании с одноклассником. Так что запрета как такового не было.

В Швеции рассекретили подробности присуждения Нобелевской премии Солженицыну

Уже в эмиграции появлялись поэтические сборники: «Гроздь», «Горний путь», сборники рассказов — «Возращение Чорба» (на обложках везде значилось: В.Сирин), повесть «Соглядатай»…

В 20-е годы написанные Набоковым произведения привозились в Советскую Россию, критика едва успела как-то отреагировать. А потом опустился «железный занавес», и эмиграция воспринималась исключительно как «белогвардейское отродье», «ярые антисоветчики» и «предатели».

А если учесть, что костяк эмиграции составляла белая армия — кто еще мог покидать Крым в 1919 году, — упоминания сошлись к нулю, но это касается не только Набокова, а всех. Исключения были крайне немногочисленны и проявились не сразу: после Великой Отечественной стало можно говорить о Бунине. В 50-е — о Цветаевой, но до Набокова черед дошел во время «перестройки».

— Горбачев, при всей неоднозначности оценок его правления, вернул нам полноту русской литературы.

— В 1986 году, через девять лет после смерти Набокова, небольшой фрагмент (в котором Набоков признается в любви к составлению шахматных задач) автобиографического романа «Другие берега» в качестве «первой ласточки» опубликовало «Шахматное обозрение», выходившее в Риге.

В этом же году в журнале «Октябрь» напечатали подборку стихотворений, которую сделал Андрей Вознесенский.

А в журнале «Москва» републиковали «Защиту Лужина», а дальше пошло-поехало: все стали состязаться в том, кто быстрее издаст, некоторые книги были совершенно невыверенными, с многочисленными опечатками и неточностями. Зато по тиражам Набоков в те годы уступал только Солженицыну.