С той поры, как кино поделилось, подобно уличным туалетам, на «М» и «Ж», массовый зритель узнал о человеческой природе много нового. Усилиями феминисток мы стали так глубоко вгрызаться в новые для искусства детали и проблемы, прежде бывшие достоянием медиков, что грань между полами размылась окончательно. И мужская часть населения без всяких ухищрений свободно входит в женскую баню, в дамский туалет, в кабинет гинеколога и вместе с ним глубоко исследует доселе тайные закрома женских организмов. В цвете и со звуком. Он слушает интимные пересуды женских компаний и узнает из первых уст, как прагматично среднестатистическая киноженщина подходит к любви и возможному браку. Узнает, наконец, какая роль ему отведена в женском сознании.

Кино группы «Ж» отличается от кино, созданного женщинами уровня Кэтрин Бигелоу, Агнешки Холланд, Ларисы Шепитько или Киры Муратовой тем, что считает возможным интимно женское делать предметом всеобщего внимания и даже обозрения. В результате феминистское кино привело пока только в жестокому разочарованию в духах, туманах, и прочей воспетой Блоком очарованной дали: все, по новому Ж-кино судя, гораздо проще, прозаичнее, грубее и утилитарнее.

Я мог бы отнести эти наблюдения, конечно, в первую очередь к «Титану» — премированному в Каннах изделию Жюлии Дюкорно, выполненному в новомодном жанре боди-хоррора. Но там это откровенная попытка взять доверчивую публику и падкую до крайностей критику электрошоком. В увенчанном «Золотым львом» «Событии» француженки ливанского происхождения Одри Диван речь идет о горькой доле женщин, которым во Франции середины ХХ века за попытку сделать аборт грозила тюрьма. То есть речь — о праве женщины самой решать, сохранять дитя или от него своевременно избавиться. Сегодня это право в большинстве стран неоспоримо, но фильм должен напомнить, насколько женщина еще недавно была несвободна: она не могла распоряжаться даже собственным телом

По сюжету студентка университета Анна мечтает стать писательницей, но вмешивается случай: девушка ненароком забеременела. Случай, конечно, расхожий, но не вполне рутинный и по идее говорит о характере героини что-то важное. Она что — жертва насилия или пылкой любви? Или это легкомыслие, распутный образ жизни, генетическая безответственность? Но автора картины характер не интересует, и мы не узнаем об Анне ничего, кроме того, что писательство для нее — способ вырваться из постылого круга обывателей: она — интеллектуалка, чтица Камю и Кафки, а мама — работница бара, папа вообще лицо непонятных занятий.

Анна безусловно упряма и во всем идет напролом. Весь общепринятый уклад жизни теперь против нее. Она не может положиться на перепуганных подруг. Врачи от нее отшатываются, страшным шепотом сообщая о грозящих карах. Теперь ее волнует только вопрос, как избавиться от непрошеного гостя, растущего в ее чреве. Никаких иных разговоров в фильме нет, никаких подробностей, кроме физиологических, — тоже. Товарки Анны по общежитию, моясь в душе, подозрительно косятся на следы уколов на ее теле и грозятся проработать ее на общем собрании. Пожарный, который, вероятно, и стал источником ее бед, появляется ненадолго, и мы о нем тоже ничего не узнаем: для автора (сегодня, кажется, надо писать — авторки) фильма мужчина — лишь неизбежное зло, источник соблазна, мельтешащий пестротой фон жизни. В картине этот пол вообще существует на неразличимо дальней периферии.

Анна одинока, она наедине со своей обузой — упрямо зреющим младенцем. И мы должны наблюдать крупным планом и во всех подробностях, как героиня, скривившись от боли, орудует прокаленной на огне спицей, пытаясь уничтожить свое дитя в зародыше. Как найденный ею подпольный акушер непонятного пола совершает свои манипуляции. А решающий момент избавления от дитяти на унитазе мы не только видим, но и слышим в хорошем долби-звуке. И чтобы наше внимание не отвлекалось на посторонние детали, не рассеивалось в пространстве, использован редкий ныне формат тесного кадра 4 : 3.

Фильм снят по автобиографической книге Анни Эрно, описавшей собственный опыт обхода негуманных французских законов 60-х годов. Ее задачей было дать возможность читателям самим пройти все круги ада, почувствовав себя на месте героини. Вероятно, ту же задачу ставила перед собой и режиссер Одри Диван, но кино — искусство значительно более предметное, чем литература, а увидеть — совсем не то же самое, что прочитать. При трансформировании текста в изображение на экране художественное легко может стать нехудожественным.

Вполне возможно, такая картина может быть полезным пособием для медицинских вузов. Но почему вдруг до нее снизошел сам «Золотой лев» Венеции — для меня загадка. Он достался фильму в любом случае не за смелость обращения к спорной когда-то теме: несопоставимо более сильным, взрывным высказыванием на эту тему стал фильм Кристиана Мунджиу «4 месяца, 3 недели и 2 дня» еще 15 лет назад. Там мужчина-режиссер галантно обошелся без физиологии, чем многократно усилил эмоциональное воздействие фильма. Впрочем, принявший такое решение кореец Пон Чжун-Хо, может быть, недостаточно знаком с румынским кино и принял ученически буквалистскую акцию Диван за новаторскую. Но тогда — за что? Выдающихся художественных достоинств в картине не просматривается, выдающихся актерских работ тоже — если не считать достижением отвагу молодой актрисы Анамарии Вартоломей, решившейся выступить в роли анатомического атласа.

Когда два ведущих мировых кинофестиваля, словно сговорившись, присуждают победу актам методичного истязания женских организмов, мне кажется, это победа очарованных туманами фестивальных жюри над самим искусством. Эта победа выглядит как тупик: глубже внедриться в человеческий организм уже невозможно. Но, конечно, еще много нам открытий чудных готовит просвещенья век: время «М» и «Ж» только на старте.